Князь лжи - Страница 65


К оглавлению

65

Лердвих встал.

– Спасибо, Ана. Я спать пойду.

Он успел улизнуть до того, как малыши начали требовать ежевечернюю сказку. Сегодня он не был в настроении сочинять добрые сказки, сказка получилась бы злая, жестокая – а кому такая сказка нужна?.. Вот именно, что никому.

Лердвих поднялся наверх. Он занимал просторное чердачное помещение под самой крышей. Здесь постоянно дуло, а когда шел дождь – еще и капало сверху, но зато вся мансарда принадлежала ему одному. При свете огонька, тлеющего в плошке с маслом, можно было спокойно читать или заниматься волшебством (пытаться заниматься волшебством – так будет вернее) без опасения, что расшалившиеся малыши опрокинут жаровню, купленную на ярмарке несколько лет тому назад. И не боясь, что Секвер отпустит несколько едких словечек, после которых не останется уже ни веры в магию, ни желания ею заниматься… захочется опустить руки, выкинуть все книжки в выгребную яму, и, отвернувшись к стене, попытаться заснуть, презирая себя за собственную никчемность.

«Самое обидное, – думал Лердвих, измеряя шагами свою комнату, – в том, что Секвер прав – кругом прав». Свою долю родительского наследства Лердвих потребовал, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Дом, пашню, огород, свинью и корову он был готов признать за Аной; ему же самому требовались деньги, обнаруженные, когда Секвер стал чинить прогнивший пол на первом этаже. Одна из половиц скрывала тайничок, сделанный, вероятно, родителями Лердвиха и Аны; пахнущая землей и плесенью кубышка оказалась заполнена талями. Попалось и несколько мелких золотых монет. Именно на эти деньги претендовал Лердвих. Ана и Секвер пытались его урезонить – без толку. Он угрожал, что, если не получит свое, то расскажет о находке деревенскому старосте и потребует от" общины рассудить, сколько из найденных денег причитается ему, а сколько – Ане. Сейчас, при воспоминании об этом, его охватил нестерпимый стыд. В конце концов, ему отдали требуемое. Он по-прежнему жил в доме Секвера и Аны, пользовался общим имуществом, не замечал молчаливых упреков и глушил уколы совести уверениями в том, что, изучив колдовство, сможет легко обогатиться, после чего они выкупят себя из-под власти барона, приобретут большой просторный дом, заведут слуг, оденутся в бархат и шелка… На ярмарке Лердвих купил несколько книг, жаровню, магические инструменты. Деньги закончились куда быстрее, чем он предполагал…

Волшебство оказалось обманом. Духи не являлись на его зов, удивительные миры не спешили распахивать перед ним свои врата, облака и не думали расходиться, когда он желал этого. А потом место старого барона занял его сын, алчный до роскоши и развлечений. Он ввел новые налоги, всеми правдами и неправдами выжимал из крестьян последние соки. Когда наступили тяжелые времена, Лердвих пытался продать что-то из купленного во времена достатка. Но серебряный амулет оказался лишь посеребренным, обсидиановый нож – никому не нужной безделушкой, а жаровня – обычным дешевым барахлом. Секвер и Ана давно простили его, но Лердвих старался бывать дома как можно реже – ему было стыдно смотреть им в глаза…

От отчаянья он стал вызывать демонов, рассчитывая хотя бы с их помощью получить что-то реальное: силу, богатство, власть… Он был готов на сделку с ними, но даже демонам, похоже, он не был интересен – жалкий, слабый мальчишка, возомнивший, будто сможет покорить своей воле мировые стихии…

И вот-то тогда и произошла эта удивительная встреча. Путешественник, так и не назвавший своего имени, вернул ему угаснувшую веру в волшебство, а заодно – и веру в себя самого. Перед появлением незнакомца, Лердвих сидел на земле и думал о самоубийстве; жизнь казалась пустой и бесцельной. Он жаждал смерти, потому что не мог быть в мире с самим собой – колдун подарил ему смерть. Он упал в бездну вместе с черным духом Ламисеры, и образы видимого мира сгинули, он ослеп и оглох; наступила совершенная тьма. Он умер, перешел за черту, перестал быть…

Потом…

Потом Лердвих возродился, и все изменилось. В нем?.. в мире?.. Он не знал, где проходит граница. Он чувствовал какую-то глубинную связь с мирозданием: внешнее переходило во внутреннее и наоборот. Мир был целостен, един в бесконечной борьбе бушевавших в нем сил; жизнь и смерть превращались друг в друга в непрестанном круговороте; и эту целостность обрел теперь и сам Лердвих. Следуя совету незнакомца, в последующие дни, он, изгоняя из головы все мысли, старался вернуть испытанное состояние. Расслабляя тело, он обнаружил, что двигаясь свободно, непроизвольно, будто исполняя какой-то странный танец, он может входить в это состояние быстрее и легче. Как оказалось, состояние имеет свой собственный ритм, и Лердвих мог чувствовать и слышать его. Если он двигался расслабленно, ни о чем не думая и ни к чему не стремясь, ритм заполнял его сознание и тело целиком; танец определял состояние и наоборот. Состояние становилось дверью, за которой открывалась целая вселенная – безвидная, беззвучная, но все же ощущаемая с предельной ясностью; Лердвих не знал, как можно назвать способ, которым он исследовал ее: не зрение, не слух, не обоняние, не осязание, не вкус. Было что-то еще, неуловимое, неопределяемое языком людей, имеющих в своем распоряжении только пять обычных чувств. Если бы ему пришлось рассказывать о своих переживаниях, он сказал бы, пожалуй, что чувствует вокруг какие-то незримые течения, теплые и прохладные, быстрые и медленные, сильные и слабые. Некоторые течения были вне, другие – принадлежали ему самому, исходили из самого его существа; эти вторые, «свои» течения он ощущал так же ясно, как собственные руки и ноги. Впрочем, между «вне» и «внутри» здесь не было непреодолимой границы: он выяснил, что способен расширяться, захватывать внешние течения и управлять ими посредством своих собственных. Как будто бы он снова стал ребенком: еще толком не умея пользоваться собственными «руками», начал хватать все, до чего мог дотянуться. Но именно так – во взаимодействии с внешним миром – он развивался сам…

65